Так… Так много всего произошло…
За последние три месяца в жизни Чарльза произошло событий больше, чем за всю предыдущую. Закрутилось, завертелось – с его подачи, что уж скрывать. А он и не подумал затормозить. Не догадался. А когда догадался – уже поздно. А ведь были же тревожные звоночки. Его ведь все предупреждали. Все. А он… а он верил. До последнего верил в то, что Эрик сможет справиться со своим прошлым. Что выбросит эту чертову монету  и наконец-то сможет жить по-настоящему. Как бы шаблонно это не звучало, но его мать явно не хотела бы, чтобы Эрик всю свою жизнь положил на месть. Потому что та женщина, которую он видел в воспоминаниях Эрика, была слишком чистой, слишком доброй и любящей, чтобы вообще желать кому-то зла. Возможно, это был идеализированный образ, но именно в него верил Эрик.
Впрочем, Эрик был ни в чем не виноват. Это Чарльз был виноват во всем. Он привел Дарвина – и Дарвин погиб. Он был слишком эгоистичен, слишком увлечен мутациями и самим собой – и Рейвен ушла. Он думал, что предложил Эрику достаточно причин и поводов, чтобы остаться. Но, как оказалось, их общая мечта стоила меньше мести, потому что… Потому что на пробу вышло, что мечтал он один. Эрик хотел другого, и Чарльз понял это слишком поздно. Эрику это только предстояло понять.
… Первое время было невыносимо. Чарльз чувствовал себя искалеченным и морально, и физически. С физическим он более или менее справлялся. Он просто лежал на кровати и смотрел в потолок, врачи меняли бутылки на стойках капельниц, вытаскивали из его рук одни иглы, чтобы тут же заменить другими. Он послушно глотал таблетки, отвечал на вопросы, дежурно улыбался и закрывал глаза, когда медсестры приходили его переодевать и менять белье. Разум категорически отвергал мысль о том, что он останется таким навсегда.
Разуму было больнее. Иногда Чарльз просыпался, потому что ему снилось, как эта чертова монета касается его лба. Ему не было больно, но предчувствие боли оказалось гораздо более жестокой пыткой. Еще сложнее было понять, почему Эрик поступил так с ним. Он ведь знал, что Чарльз находился на тот момент в сознании Шоу. Эрик знал, что Чарльз будет чувствовать все то же, что и Шоу. Но все равно сделал. И Чарльз не понимал… за что он с ним так? Не понимал он и Рейвен. Точнее… понимал, почему она ушла с Эриком и почему поддержала его идеи. Но он не мог понять, почему она ни разу не пришла в больницу. Не как мутант одной фракции к мутанту оппозиции, а как сестра к брату, с которым она прожила под одной крышей более пятнадцати лет. И ладно там пришла – мало ли на каком континенте она находилась – но… Существовали ведь телефоны.
Постепенно Чарльз успокаивался. Приказал себе не думать о прошлом и сосредоточиться на будущем. Том самом будущем, где он больше не встанет на ноги. Чарльз строго настрого запретил себе жалеть себя. Строго настрого приказал себе верить в лучшее и ни в коем случае не опускать руки. Потому что там, за порогом палаты, его ждали Мойра и Хэнк. С первой ему предстояло навсегда проститься. Второму ему предстояло обеспечить блестящее будущее.
Это меньшее, чем он мог отплатить им за их доброту и верность.
… Прошло несколько дней с тех пор, как он стер память Мойре и всем тем людям из ЦРУ, кто был в курсе о существовании мутантов. Несколько дней полного одиночества, растянувшиеся, казалось, на целые годы. Чарльз думал, что будет проще. В детстве, еще до Рейвен, он был совершенно один. Родители им не интересовались, а слуги и няньки так и оставались чужими людьми. Но, как оказалось, даже элементарное физическое присутствие рядом хоть кого-то, будь то прислуга, врачи или идущие по улице люди, было чрезвычайно важным. А сейчас…
Он остался один. Будучи телепатом, Чарльз мог дотянуться до любого человека на этой планете, но именно сейчас ему просто хотелось, чтобы кто-то был рядом. Просто рядом.
До приезда Хэнка оставалось несколько часов – а Чарльз уже не находил себе места. Раньше он бы обязательно приготовился. Выбрал бы комнату получше, убедился, что все там идеально. Прогулялся бы лаборатории, проверил, всего ли хватает. А потом сел бы за свою работу, по ходу дела выписывая моменты, которые могли бы быть интересны Хэнку.Но жилые комнаты располагались на втором этаже, как и рабочий кабинет Чарльза. А в лаборатории были слишком высокие пороги и слишком узкие расстояния между столами, чтобы туда проехала коляска. А пандус на второй этаж никто не делал – Чарльз так ни разу и не был в своей собственной комнате после возвращения из больницы.
Он просто не мог туда подняться.
Оставалось ждать. И Чарльз ждал. На столике в кухне стояли две чашки, заварочный чайник и чай. К счастью, до первых конфорок плиты Чарльз дотягивался.
… Хэнка Чарльз заметил заранее – он специально не искал его, но не мог не уловить его мысли. Видимо, Маккою тоже было непросто. Он не знал, чего ждать от будущего. К тому же он еще ни разу не видел Чарльза в коляске и, кажется, был не особо к этому готов. Пришлось открывать дверь еще до того, как Хэнк позвонит. Ну, как пришлось… Чарльзу просто до смерти хотелось наконец-то обнять Хэнка. Сказать ему, что все будет отлично, и услышать в ответ «да», даже если в мыслях промелькнет случайное «нет».
- Хэнк!
Чарльз толкнул тяжелую створку двери и тут же отъехал чуть в сторону – та открывалась внутрь, и это было чертовски неудобно. К тому же он еще не до конца освоился в коляске. Когда Чарльз выписывался из больницы, он нагло соврал, что наймет сиделку, но так и не нанял. А научиться ездить самостоятельно оказалось не так уж и просто.
- Добро пожаловать… домой. Проходи, не надо стоять на пороге. У нас столько дел, ты даже не представляешь!
Чарльз надеялся, что за излишней бравадой и энтузиазмом Хэнк не заметит, что у него дрожит голос.

Отредактировано Charles Xavier (02-04-2017 13:03)

-  О боже, Хэнк!
Чарльз не ожидал такой встречи. Чтобы Хэнк, их замкнутый, не привыкший к тактильным контактам и смущающийся по поводу и без повода Хэнк первым полез обниматься… Это был настоящий прорыв. Причем весьма и весьма приятный прорыв. Хэнк вообще старался держаться подальше и от людей, и от мутантов. Многие списывали это на то, что Маккой, как любой гений, был попросту «не от мира сего». Кто-то считал это проявлением заносчивости и скверного характера, хотя Чарльз не понимал, как такое вообще могло прийти в чью-то голову. Хэнк – и заносчивость! Бред чистой воды. Ну а Чарльз прекрасно знал, что Хэнк просто смущался и отчасти даже почему-то стыдился своей мутации, и со временем комплекс избегания перерос у него в привычку. Ту самую привычку, которую Чарльз поклялся убить и уничтожить, потому что Хэнк заслуживал нормального полноценного общения. Причем с теми, кто в состоянии оценить и его гениальность, и его чудесный характер.
- Я… Я безумно рад тебя видеть. Я… скучал.
Чарльз аккуратно обхватил Хэнка руками за шею и тихо рассмеялся. Он уже успел забыть, насколько Хэнк сильнее обычного человека – Чарльз, конечно, крупногабаритным никогда не был, но и до пушинки ему было далековато.
Отпускать Маккоя Ксавьеру не очень хотелось. Во-первых, он действительно по нему соскучился. Во-вторых, Хэнк оказался теплым, пушистым и «приятным на ощупь». В третьих, Чарльз уже с ума сходил от нехватки общения, и сейчас ему почему-то казалось, что если отпустить Хэнка, то он тут же куда-то уйдет. Это было откровенно глупо, и Чарльз это прекрасно понимал, но все равно не хотел возвращаться в эту проклятую коляску. Но все же причины вернуться в сидячее положение были.
- Хэнк, мне приятно, что ты тоже скучал, но не мог бы ты меня вернуть назад? Если честно… Мне пока что до сих пор больно. Спина… болит. Иногда.
Болела не только спина. Болело абсолютно все, кроме ног, которые ничего не чувствовали. Болело место, куда вошла пуля – в рану попал песок, и хирургам пришлось ее иссечь, чтобы вытащить костные осколки и как следует промыть. Зарубцевалась она совсем недавно и все еще беспокоила. Болела поясница, плечи и шея. Бедра от постоянно сидения тоже болели, а о том, что у него есть руки, Чарльз и вовсе предпочитал не думать. Тяжелой физической работой Чарльз никогда не занимался, поэтому передвижение на коляске, где каждый раз приходилось толкать колеся, для него оказались тем еще испытанием. В первые два дня он стер руки до мозолей, но надевать перчатки не мог. Все перчатки остались в гардеробной на втором этаже, да и… Гордость и самолюбие не позволяли.
Впрочем, боль физическая замечательно отвлекала от боли душевной.
Когда Хэнк помог его устроиться в коляске, Чарльз тут же потянул его на кухню. Ну, как потянул… Весьма резво погреб в сторону кухни по откровенно кривой траектории – приходилось избегать ковров, мебели, столиков с вазами и прочих предметов интерьера, которые раньше Чарльзу нравились, а теперь пошли на него партизанской войной.
- Ты наверное устал с дороги. Давай сначала попьем чай, отдохнешь немного. Ну а потом все остальное. У меня еще печенье осталось, кстати. И хлопья. Остальное, я боюсь, все съел. В пределах трех нижних полок холодильника. Но там на верхних что-то лежит, я видел.
У Чарльза было безумное количество вопросов, которые он бы хотел задать Хэнку. И еще больше таких, которые он хотел, но точно не планировал задавать. Например, как он себя чувствует, будучи с головы до ног покрытым новой шерстью. Как относится к усилению своей врожденной мутации. И... И не хочет ли он вернуть все как было. Не хочет ли уйти к Эрику, потому что... Потому что с Эриком ушла Рейвен, а ведь она была так важна для Хэнка.
И не винит ли он Чарльза за то, что... Что случилось со всеми ними.
Но последний вопрос Чарльз боялся задавать даже самому себе.
Ответы он мог легко узнать, просто коснувшись сознания Хэнка. Но Чарльз дал себе слово, что без разрешения Маккоя не будет заглядывать в его мысли. Вообще не будет. Потому что... Потому что он рассчитывал, что Хэнк останется надолго, что они смогут стать хорошими друзьями. А начинать дружбу с телепатии Чарльз уже боялся.
Обжегся уже - и больше не хотел обжигаться.

- Позволите помочь?
- О… да. Конечно. Спасибо, Хэнк. Это коляска такая неудобная! Я все руки стер. А один раз даже палец прищемил. Болело жутко.
Глупые разговоры на «никакие» темы. Рассказы о каким-то бытовых мелочах, без которых вполне можно было бы обойтись. Все, что угодно, лишь бы не говорить на темы, растравляющие глубокие, даже еще не начавшие заживать, душевные раны.
Чарльз мысленно молился о том, что Хэнк не стал спрашивать о Рейвен и Эрике. Чтобы не произнес эти имена вслух, потому что в этом случае Чарльз вряд ли бы смог сдержаться. А ведь ему нужно было держаться, сохранять лицо… Хоть как-то сберечь остатки чувства собственного достоинства и втоптанную в песок гордость.
Стульев в кухне стало меньше – Чарльз оттащил их в гостиную, чтобы не мешали. Кухня была слишком маленькой, чтобы колясочник мог спокойно перемещаться по ней при наличии большого числа предметов. Это при обеденной зале была огромная кухня, где без проблем разместились бы с десяток поваров. А эта… На этой в течение рабочего дня готовили себе напитки и бутерброды слуги… Когда здесь еще были слуги.
- На самом деле, я никогда не пил чай так… обычно мне привозили пакетированный чай или сублимированный кофе, поэтому… Мне нужна будет с этим некоторая помощь.
- Хэнк, боже! – Чарльз весело рассмеялся и покачал головой. –Ты же гений, неужели ты не сможешь победить заварку? Ладно… Прости. Не хотел обидеть. У меня, кстати, обратная ситуация была, когда я приехал в общежитие университета. А когда узнал, что пакетики иногда заваривают несколько раз, и вовсе в шоке был. А потом привык. Это оказалось гораздо удобнее, особенно когда все время уходит на диссертацию.
А вот заваривать чай было уже неудобно – пришлось бы сильно наклоняться, а Ксавьер боялся рухнуть с коляски. Так что Чарльз быстро пояснил Хэнку, как правильно заваривать этот чай, и уже через пару минут они могли наслаждаться крепким и ароматным напитком.
- Это Эрл Грей. Он с бергамотом, поэтому такой запах. Надеюсь, тебе понравится.
Рык Хэнка Чарльз все же услышал. Вздрогнул, выронил чашку – горячий чай попал на ноги, но Чарльз этого даже не почувствовал. Ну хоть какой-то плюс был в этом параличе. Чашка каким-то чудом не разбилась – вроде бы очень тонкий фарфор, а только ручка отлетела. Чарльз судорожно сглотнул, посмотрел Хэнку прямо в глаза и тихо проговорил.
- Скажи,  Хэнк… Ты тоже винишь меня во всем этом? В том, что произошло? Ведь если бы я не решил тогда согласиться на предложение Мойры… Если бы не нашел всех вас… Не было бы всего этого. Дарвин был бы жив. Ты бы не… Не сделал эту сыворотку, и не было бы вторичной мутации. – Чарльз не лез в голову к Хэнку, поэтому мог только догадываться, каково ему сейчас. Он и раньше ноги-то свои принять не мог. А теперь… морда, синяя шерсть, клыки, когти… - Получается… Все из-за моих амбиций и какой-то там мечты. Я не справился, Хэнк. И я не знаю, что мне теперь делать.
По-настоящему, если бы Чарльз считывал хотя бы поверхностные мысли Маккоя, было бы проще. Но Ксавьер действительно боялся. Очень сильно боялся. Боялся, что отношение Хэнка к нему изменилось, и что приехал он только потому, что оказался в безвыходном положении.
- Хэнк, я… я обещаю, что мы найдем способ вернуть тебя в первоначальное состояние, если ты этого хочешь. Я дам тебе все, что нужно – лаборатории, реактивы, деньги. Только… Прости меня, пожалуйста. Я действительно верил в то, что у нас все получится.