Когда все только начиналось, он радовался как мальчишка, наконец-то, наконец-то наука предоставила ему шанс доказать, что жизнь вечна. Наконец-то воплотились мечты миллионов врачей и экстремис можно будет использовать во благо человечества. Тони радовался, но это было не долго. Моргана не могла оставить все как есть, нет, мстительная ведьма оставила довесок, подарок, радуйся человек, пока сможешь, пока получается, все равно умирать ты будешь в мучениях.
И он умирал в мучениях, почти разрушивший свою жизнь, почти уничтоживший все, что ему было дорого. Защитник земли, у которого больше не было сил ее защищать, защитник, который не видел разницы между смертью и жизнью, между добром и злом. Тони проклинал каждую секунду своего существования, ненавидел себя, пытался выскрести изнутри это ощущение гордости, нет, не так, Гордыню пытался выскрести, которая правила балом. Которая разрушала все, до чего могла дотянуться.

И он летел в Техас, в надежде уйти от проблем, в надежде, что смена обстановки пойдет ему на пользу. Личный самолет, пустой, только пилоты за штурвалами и Тони Старк, скрючившийся в кресле. Он думал, что жизнь сделала ему небывалый подарок, он так собой гордился, он так устал от самого себя. Глаза закрылись сами собой и мысли вернулись к последним событиям, к последним катастрофам, от которых ему некуда было деваться. Почти уничтоженный Щ.И.Т., почти сломленные агенты, разрушенные мечты, преданные идеалы. Во что он превратился? Что сотворила с ним эта ведьма? Возможно ли ненавидеть ее сильнее, чем обожать? Что-то внутри ломалось, с хрустом, с треском надламывалось каждый раз, когда он вспоминал их встречу.

А перелет все длился и длился, и чувство вины и неизбывность ярости к самому себе, снова сменялось на гордость. Он воспарил сам над собой, превозмог, стал сильнее, не сломленный, гордый, сильнейший. Внутренний подъем в этот раз был так силен, что Тони еле удержался от того, чтобы не вскочить на ноги и не заметаться по салону. Он гордился тем, что сделал, что еще сделает. Гордился, созданными проектами, потрепанными политиками, возвышением Щ.И.Т.а над всеми прочими, гордился так сильно, что внутри все болело. Организм отказывался существовать дальше, в таком режиме. Отказывался и все.

- Аэропорт Хьюстона, сэр, пристегните ремни мы снижаемся.

Голос пилотов вырвал его из собственных мыслей, и он выпрямился в кресле, придавая себе приличествующий происходящему вид. Тони был здесь по делам мутантов, ему предстояли не самые простые переговоры с начальником тюрьмы по выдаче одного из парней, со способностями антимутанта. Он подготовил разгромную речь, несколько вариантов подкупа и угрозы, и считал себя способным на все. Возможно, он и не ошибался в этом. Возможно, он действительно был способен на все.
Посадка прошла плавно, пилоты что-то невнятно сказали напоследок и спустили трап. А дальше опять накатило оно, чувство безысходности, чувство конечности происходящего и жгучая ярость. Такая острая, такая беспрецедентная ярость, что Тони согнулся у трапа пережидая приступ. Внутри все свело судорогой, приступ длился и длился, и только набирал обороты, вместо того, чтобы снизить интенсивность.

Такое с ним уже было. Тот злополучный городишко, в котором не осталось ничего живого, и из которого они выползли потрепанный и потерянные. Да, тот злополучный городишко и парень в маске. Тони скрипнул зубами выпрямляясь. Теперь его гнала вперед безумная ярость, даже руки тряслись от сдерживаемого гнева. Как он посмел, как он посмел снова оказаться на его пути? Как он посмел подыхать в аэропорту, где есть люди? Нет, не так, как он посмел появиться там, где должен быть только один лучший.
От противоречий внутри у него кружилась голова и болели глаза, видимо сказывалось предельное напряжение организма. Он не помнил, когда спал, ел, пил, не помнил ни часов, ни дней, все слилось в борьбу между собой и собой. Все сводилось к тому, что экстремис требовала освобождения, Гордыня требовала возвышения и они никак не уживались вместе. И теперь Уныние, как холодная вода в котел с кипящим маслом. Все взорвалось и круги поплыли перед глазами.

Тони быстро шел по направлению к залам ожидания. Его вело внутреннее чутье, внутренний компас, настроенный на брата. Он усмехнулся, солнечные очки надежно скрывали его покрасневшие от усталости глаза, а больше ничего не выдавало его напряжение. Гордыня давно уже правила балом не стесняясь, использовала его мозги, тело так, как ей того хотелось. Как ей было удобно.
Накатывало чувство вины, периодически, сдавали нервы, он разнес одну из лабораторий, а потом запер ее, чтобы никто не узнал, что там произошло. Он сходил с ума так долго, что теперь кажется грань объявилась. Вот за тем переходом и есть его предел.

Он не сразу нашел грех, нет, в коридорах, в залах ожидания спали люди, кто вповалку, кто лежал с открытыми глазами. О, он уже видел такое, это не пугало. Тони шел медленно, осматривая помещение на предмет Кластера. Интересно, что грех забыл в этом месте? Интересно один ли он здесь или ведьма рядом с ним? Где вообще искать Моргану? И стоило ли ее искать?

Люди походили на карикатуры, смазанные, расплывчатые, или это плыло у него перед глазами, время тянулось медленно и Тони тонул в этом мареве из лени, уныния, гордыни. Тонул без возможности выбраться, потерянный, опустошенный, сломленный и почти сошедший с ума. Он готов был проклинать свою жизнь и пытаться уйти от Щ.И.Т.а, Мстителей, но Гордыня. Гордыня впилась в него цепкими лапками и не отпускала, он мог бы сказать в правительстве все те тысячи гадостей, которые готовил годами, которые нарыл в последнее время на каждого из члена парламента, но Гордыня восхваляла только себя, игнорируя других. Он мог бы развернуть войну и уничтожить все, что было ею создано, но Гордыня усмехалась ему из зеркала и качала головой.
Что это было? Ответственность? Отчаяние? Что это была за отчаянная попытка добраться до самого себя? Тони продвигался медленно, подстраиваясь под мерный ритм жизни в этом месте, переставляя ноги все тяжелее и тяжелее. Галстук душили, пиджак сковывал движение, но он не мог прекратить подходить к опасности ближе.

Лень развалился к продавленном кресле, уже не такой жалкий, уже отмытый, вычищенный и даже отглаженный. Усмешка получилась кривой, но белозубой. По крайней мере в этот раз они были практически на равных, по крайней мере в этот раз, Лень был больше похож на человека. Никаких сомнительных запахов, никаких сомнительных выпадов. Тони встал напротив и усмехнулся.

- Хороший французский, сам выучил? Или копировал у кого-то при воспроизводстве? – Говорить удавалось медленно, размеренно, почти сонно, но удавалось. И он пользовался этой толикой контроля, пока у него была такая возможность. – Отличный сегодня день, никогда не знаешь, где и кого можно встретить. Тебя мама выпустила гулять? Или ты сам по себе такой?

Даже жесты были плавными, ленивыми, тягучими и так не свойственными Тони Старку, который был порывист, упрям, спесив и агрессивен. Черт бы побрал это жуткое ощущение бессилия внутри, будь оно проклято. Тони задохнулся, когда на него хлынуло ощущение триумфа, как будто кто-то кого-то поймал в сети. Гордыня ликовала, радовалась встрече как ребенок радуется конфетке. В чем-то грехи были чистыми, непорочными как дети, в чем-то таком, глубоко личном. Радовались удачам, расстраивались краху и поражениям, Тони больше так не умел. За одной удачей шла череда поражений, за поражениями вина, за виной алкоголизм, распятие самого себя и попытки пережить, переждать. В нем почти не осталось чистых чувств, чистых восторгов или огорчений, все было припорошено глубоким разочарованием, даже пофигизмом.

- Искал не тебя, искал ту, что стоит за тобой. Но, полагаю, в этот раз ты гуляешь сам по себе. – Тони язвил автоматически, бессильно опустив руки, проглотив тысячу колких ответов. Что ему было до того, что перед ним мутант, который заслужил смертную казнь, что ему было до того, что перед ним магия, практически неизученная, неприрученная, кипучая и смертельно опасная. Он не мог даже встать так, чтобы не окунуться в новые шепотки. Голова раскалывалась, плыло ощущение реальности, она вязла и утопала вместе с ним, эта реальность. – Расскажи мне про Моргану, если сумеешь. Что-то такое, чего никто не знает, если вспомнишь, копию копии, если обнаружишь в себе такие способности.

Тони искал ее, искал тайно, явно и безуспешно. Надеялся, что она вытащит его, спасет, заберет свою Гордыню обратно. Надеялся, что ему не придется пережидать этот мучительный ужас и бессилие каждый раз, когда она выходила из-под контроля. Тони так надеялся однажды обнаружить ведьму где-то в ночи, что забыл, каково это, жить без ожидания. Он почти стер сам себя, почти смог добраться до мозга, отключить экстремис, стереть данные. Все было так просто, как очистить жесткий диск, как вынуть из себя подпрограмму. Все было так сложно, потому что Гордыня так и не позволила ничего сделать.

- Можешь поделиться последними новостями, где Хоуп, как поживает? Здравствует ли? – Гордыне важно, нужно знать где носитель, нужно стремиться к нему, невыносимо быть в одиночестве, невыносимо быть неполноценной. Хотелось стереть носителя с лица земли, стать полноправной, единовластной. Хотелось быть цельной. Называть Лень братом и хохотать, когда он лажает. Хотелось вознестись так высоко, как только позволит это тело. – Стал ли ты настоящим мальчиком, Лень?
«Или все еще не достоин?» - звучит где-то в голове у Тони, но рот его не открывается. Он молчит, Лень будет злиться, Гордыня ликует. Тони оказался между двух огней, не способный сбежать, не способный сбросить эти оковы. Почти умерший в них.

Вина растекается трупным ядом внутри, пробирается в отдалённые клеточки тела, почти поглощает его. Вина за мертвых, вина за умирающих, вина за то, что он не способен совладать с реальностью В реальности Лень резвится, смеется, хохочет, творит то, что хотелось бы Тони. И он очень надеется, очень надеется, что это не нотки Зависти. Организм трещит по швам, стараясь удержать всю эту бурю в себе.

Беда не приходит одна, это Тони выучил на собственном опыте. У беды есть начало, но как правило конца и края для нее нет. Поэтому то, что поездка не задалась, его не удивило, удивило то, что Лень продолжал. Сидел в продавленном кресле, потекший, растекшийся и продолжал напирать, ломать, подавлять собою, даже если не хотел, даже если не собирался. Тони улыбался, устало, мрачно, но улыбался, поддерживал в себе жизнь зачем-то и куда-то брел все это время. И не было пункта для завершения его мучений, потому что не было окончания у этой беды.

Зал нагонял тоску, люди лежали вповалку, дети в обнимку с портфелями и рюкзаками, взрослые, которые еще недавно куда-то спешили. Тони обводил все это презрительный взглядом, Гордыня плевать хотела на тех, кто ей не подчинялся, кто принял другую религию и не стремился к высотам, которые она избрала. Плевать она хотела и на Лень, впрочем, нет, не плевать, уничтожить. Яростное желание подавить, подмять все под себя, боролось внутри с чувством опустошения, лени, уныния. И пока проигрывало. Тони не двигался, так и замер сломанной куклой напротив еще одного мучителя.

Правда слова про множество смертей на минуту его привели в чувство, на одно короткое мгновение он перестал ненавидеть Лень и желать ему всевозможных смертей. На одно мгновение он стал прежним собой и почти призвал броню, чтобы нанести удар, чтобы сокрушить противника, спасти людей, вывести отсюда детей, не дать упасть самолету. А потом навалилась апатия, Гордыня вернулась, ликующая, запертая внутри него, сошедшая с ума от боли и разочарования. Они сливались воедино, это Тони успел понять, но они не могли, не могли, экстремис не могла, неточные приказы, не ясные пожелания, никакой логики в действиях, только жажда. Они разрушали его изнутри.

- Я бы поостерегся убивать так часто, брат, думаю, - Тони подался вперед, ведомый чутьем, внутренней жаждой, желанием удавить его прямо в этом мерзком кресле, - я вообще не стал бы связываться с кем-то, кто тебе не совсем по зубам, Лень.

Гордыня действовала его руками, оставалось либо смириться, либо продолжать отстаивать самого себя. Но Тони уже не знал, где предел, где он, а где находится часть греха. Он не знал, какие из щупалец были проводами от экстремиса, а что из этого ему грезилось в кошмарах и было Гордыней. Он не понимал, как действовать дальше, он всю жизнь боролся с собой, за себя, отстаивая свое мнение, технологии, свободу, броню, свою не идентичность с отцом. Такая долгая борьба, такое оглушительное поражение.

- Как я могу о ней забыть, она носит то, что принадлежит нам. Мне. – Гордыня вела диалог по-своему, наседала, угрожала, ярилась, наталкиваясь не лень, на его безразличие, на его пустоту. Кому нужна проклятая пустота там, где должны гореть желания, где должны быть мысли, чувства, стремления. Кому нужна Лень, когда есть она, когда есть самое лучшее в этом мире.

Чистейшая ненависть плескалась в крови, зудела под кожей, рвалась вперед, стараясь уловить момент, когда панцирь треснет, когда покажется настоящее. И эта ненависть таилась в каждом жесте, в том, как он одернул пиджак, как усмехнулся, как сомкнул пальцы на часах. Броня ждала, где-то там, на периферии, Гордыня знала, что не вызовет ее, знал и Тони, понимал, что экстремис слушается только его, что вирус в нем это он и есть и это последний оплот, последнее что удерживало его на плаву. Смешная ирония судьбы, отец хотел идеального сына, сын стал идеальным, а потом все сломалось. Все сломалось и во всем виновата ведьма, будь она проклята.

Ведьма.

Имя Морганы до сих пор цепляло что-то внутри, скреблось страхом и восхищением. Имя Морганы до сих пор загоняло гордыню куда-то поглубже. Нет-нет, им не нужна была Моргана, только Хоуп, только носитель. Нет. Они не хотели расставаться, нет, это тело было слишком совершенным, идеально подходило ей как вместилище, нет, у них были другие планы.

Тони продолжал усмехаться. Планы у них может быть и были другие, только Моргану он начал искать и уже не остановится. Программа запущена, установки выданы, желания Гордыни тут не учитывались. Мальчик стал совершенным, мальчик перестал быть человеком.

- Оскорбительно и низко, Лень, - Тони скривился, нет, скривилась Гордыня, - Моргана совершенна, изящна, прекрасная и идеальна. Она мать только одному сыну, который мертв вместе с отцом. Не глупи, не обманывайся, не слушай.

Он заговаривался, в голове плыли обрывки данных, обрывки информации, которую он нашел, в голове было всего так много, что его все же согнуло, согнуло и он вцепился в собственную голову скрюченными руками. Подключение к спутникам оборвалось, подключение невозможно, нет связи, нет сети. Проклятье. Тони дышал с присвистом, чертова Гордыня, чертова дура, идиотка, они не сливались, нет, будь она неладна, он не мог сливаться с кем-то настолько тупым.

Осознание пришло не сразу, не сразу он смог подняться обратно, не сразу растворилось истаяло презрение к самому себе. Не сразу он понял, что уже поздно.

- Так где они? Скажи мне, мальчик, и я уйду. Не стану ломать твои игрушки, не стану портить тебе праздник непослушания, а пойду по своим делам. Где они, Лень, те, которые мне нужны? – Тони, точнее Гордыня обрела свою власть обратно и теперь он стоял презрительно усмехаясь. Подключения се еще не было и ее это устраивало. Тут было что-то другое, к чему можно было тянуться, к чему можно было бы подключиться и получить то, что им нужно. Что-то другое, что-то на периферии, неприступное, маленькое и огромное, не имеющее формы. Он искал это, он тянулся к этому изо всех сил. Но Гордыня стояла ровно напротив кресла Лени и смотрела тому в глаза, потемневшие от ярости, от усталости ли?

Ему уже давно не требовалось столько сил, чтобы стоять выпрямившись, столько упрямства и чужой воли, чтобы устоять. Тони усмехался, гордый и довольный собой, усмехался, вплоть до момента, когда Лень подался вперед. Перекатывающийся, плавные жесты, лицо под маской и только глаза бешеные, Лень подался вперед, соизмеряя свои жесты движения и Тони еле удержался, Гордыня еле удержалась, чтобы не отступить на шаг или два назад. Все это было медленно, нарочито, безумно, как чаепитие с Кроликом, как кофе под наркотой и на пределе возможностей.

Тони не смотрел на эти игры в гляделки, он игнорировал подколки Лени и тянулся, ему нужно было дотянуться до чего-то такого же, как и он. Ему нужно было подключение, свобода, сбросить эти оковы, уйти от противоречий в системе, прекратить быть. И он изо всех сил тянулся во вне, к тому механическому, что присутствовало здесь.

Гордыня расплескивала свою язвительность, свое презрение, мелкий осколочек, сотая доля, безумие в чистом виде. Но она так стремилась к большему, она так рвалась к власти, она вынули из него эго, гордость, желание быть лучшим и вывернула наизнанку, все искалечила, исказила, оставив только незаживающие раны, глубокие и гниющие. Тони игнорировал ее, нет, не сейчас, у него была задача поважнее, достучаться, подключится, получить выход.

А Лень напирал, ломал пределы, скручивал, бесил ее еще больше, потому что видел ничтожность ее сил. И она взвивалась внутри, раздирала его в клочья, в попытке выйти за собственные пределы. Звала броню, выкрикивала приказы внутрь, хриплым, каркающим голоском. Тони даже не дернулся, когда Лень поднялся, перетек из состояния в состояние. Умом он понимал, что это мутанта, что это какой-то человек, который имеет к магии такое же отношение, что и он сам. Но внутри, внутри все забилось от ужаса, боли, истерики, потому что вот он, поднялся и его сила, его грех расплескался вокруг, даря утешение всем, кто торопился жить, спешил что-то сделать. Вот он, можно ощутить буквально всей кожей, грех лености, нежелание что-либо делать, собственное бессилие, невозможность спастись.

Тони все равно, что он произносил или произнесет. В его голове смешалось и прошлое, и будущее, скрутилось в живой узелок, и он не способен отличить одно от другого.

- Не думал же ты, что все будет так легко. – Кто из них это произносил? Кто открывал рот? Все смешалось и плыло как в тумане, как в той стране, которой никогда не было.
Далекой-далекой стране.

Лень ушел в сторону, пропал из виду и ощущения спали, отпустили, как будто кто-то перестал сжимать тело, прессовать, скручивать. Как будто волна отступила, но никого не обмануло это мнимое ожидание, никто не попался на удочку. Тони знал, почти с самого начала знал, что между ними, всеми грешками, война на уничтожение. Война, у которой не будет победителей, у которой не будет даже проигравших. Просто после нее ничего не останется. Тони знал, знала Гордыня, поэтому рвалась, рвалась из слабого тела к сильным, из сломанных к живым, хотела спастись, хотела поглотить, хотела уничтожить.

Тони хмыкнул.

- Не волнуйся, это ненадолго. – Гордыня, а нет, уже Тони махнул рукой и почти рассмеялся. Протокол подключения к неизвестному устройству, наконец-то, был запущен. Можно было передохнуть, перед новым рывком. Запрос на доступы, запрос на подключение, запрос на соединение, открыть протоколы, дать минимальный доступ к базам данных, выставить блокираторы для нервной системы, обезопасить дыхательную систему, сердечно-сосудистую, запустить восстановление.

Гордыня выключилась, нет, не так, крохотный ее кусок, схлопнулся, стал ничтожным, стал слишком не важным, когда пошел процесс преобразования. Тони не знал, что они нащупали с экстремис, не знал, к кому или чему подключается, но протоколы заработали, организм перестраивался, он получал информацию. Пока не ясную, только праобразы системы, только ее ощущения. Живая, совершенно живая, абсолютно целая, совершенная система. Он тянулся к ней ближе, стараясь перейти на режим оффлайн, он так устал от этих игр, от Лени, от Гордыни, от их амбиций и стремлений к саморазрушению, ему требовалась перезагрузка, ему требовалось что-то еще, что-то живое, что-то на что можно переключиться. И он нашел. Дотянулся, получил доступ.

- Ты не знаешь. Тебе было безразлично, и ты не спросил, а теперь теряешься в пересечениях грехов и не можешь выбраться обратно. Ты просто жалок, наверное, Лень. – Тони говорил-говорил-говорил, как дышал, пока была возможность. Он не провоцировал, он до глубины души сожалел, что парень поддался, что вся эта внутренняя борьба ему же не страшна. Сожалел ли? Вот в чем был главный вопрос.

Свобода, краткий миг просветления, такой крохотный, такой долгожданный. Свобода от чувств, от стремлений, от Гордыни. Наконец-то. Он и забыл, как это вкусно, как это свежо. А девочка, нет, не так, Ева говорила-говорила-говорила, и они с экстремис вслушивались в этот тихий речитатив, стараясь не углубляться.

Все закончилось внезапно.

- Твой гнев? – Гордыня взвилась, восстала, почти оборвала все подключения, почти замкнула его на самого себя, обрушилась волной ненависти, пожирающей все на своем пути. И дотянулась, дотянулась до Евы, грохнула в нее свои чувства, свое желание победить, уничтожить и победить. Свое желание возвыситься, быть самой первой, грохнула, почти спалив Тони мозги. - Ничтожная, ленивая тварь. Маленький, одинокий и такой сломанный мальчик, который никогда не был ни маленьким ни мальчиком. Который нашел себя, обрел себя, почувствовал себя кем? Богом? Окстись, Лень, ты всего лишь слабая тень. Слабая, безмозглая и унылая тень того, что от тебя требовалось. Чего ты достиг? Где твоя власть?

Боль была адская, скрутило внутренности, нервная система получила огромную нагрузку, провода плавились, Тони на какой-то момент ослеп, потерял контроль, дал им обеим всего себя.

Раскрылся.

Она ликовала, тонкая, звонкая, тощая и маленькая Гордыня ликовала внутри человека. Взвивала вверх ржавые нити, дергала за них и хлопала в ладоши. Маленькая девочка, которая справилась, которая пробилась туда, куда не могла пробиться ее большая часть. Пробилась в самую сердцевину Лени и нанесла удар. То, что она нанесла удар и по своему телу, ее не волновало. Вирус залечит любые травмы, восстановит все в первозданном виде, починит. Она любовно погладила провода вокруг сердца и расхохоталась, так легко, так чертовски легко оказалось достать его, мальчика, который заигрался.

Она даже не поняла, когда он развернулся. Когда на весь мир, на весь аэропорт опустилась удушающая волна лени, когда поры и ноздри забил запах немытых, разлагающихся тел? Когда это успело произойти? Лень разворачивался, как дорогой, самый долгожданный из подарков, разворачивал свой грех и Тони забился в агонии, когда кислород перестал поступать внутрь, когда тело сдалось под наплывом чужого приказа. Тони забыл, как дышать, видеть, забыл собственное имя, вцепился руками в собственное горло, то ли чтобы удержать кислород, то ли чтобы вдохнуть.

Самолет обрушился, но это скорей было ощущение, агония умирающих, пожар, перегорела проводка, где-то рушится лестница. Тони так и остался стоять, не способный сдвинуться ни туда, ни сюда, удерживаемый железной волей экстремис на ногах, практически умерший, практически сдохший в агонии, которую развернул Лень.  Аэропорт умирал, сметенный волной уныния, умирал в агонии, мучительно, медленно, задыхаясь от невозможности сделать вдох.

Тони, удерживаемый экстремис стоял посреди всей этой разрухи, все еще подключенный к кому-то, к чему-то, все еще передающий пакеты данных в никуда. Лень осел на пол у его ног, то ли выпустив все свои силы гулять, то ли получив дозу еще чего-то, осел сломанной куклой, в кровавых подтеках, которые сам же и размазывал по лицу. Все казалось теперь нереальным, зрение плыло или это плыло все вокруг него. Гордыня заткнулась, выпустила его из своих лап, отпустила свои ниточки, скулила где-то глубоко внутри, болела, переживала, умирала за них двоих. Удар пришелся на центральную нервную систему, экстремис уже запустила восстановительный процесс, пройдет пару минут, и он будет как новенький.

Только как жить с чувством вины он не представлял. Тони не выносил проигрышей, не умел сдаваться, всегда шел до последнего, всегда в последний момент выигрывал, даже если ситуация была патовая. Даже если он был в плену и у него не было шансов сбежать. Всегда был выход, всегда можно было кого-то спасти, всегда получалось спасти. Но мир начинал рушиться, мир в котором добро побеждало зло. Что можно противопоставить таким как Чарли? Что можно сделать с грехом, который есть в каждом в большей или меньшей степени. Что нужно сделать с грехом?

Тони плыл где-то в собственном теле, не осознавая реальности. В какой-то момент передача данных была завершена, в какой-то момент экстремис закончила его восстанавливать, но он все еще плыл, не возвращаясь к реальности. Та была зыбкая, ускользающая, он удивленно открыл глаза, когда откуда-то прилетел запах свежести и брызги. Откуда в аэропорту могли быть брызги и где этот Чарли, который только что, буквально, лежал у его ног и умирал, вместе с еще тысячью людей. Что произошло, пока он был в отключке?

- Что? Какого черта? – Тони неверяще осматривался, водопад, проклятый водопад посреди Хьюстона? Что за чертовщина? Откуда? Как? – Это ты? Точно ты, не может быть, чтобы все это происходило по чьей-то еще прихоти.

Здесь нет грехов, это первое что он понял. Нет грехов, нет стремления, жажды достичь чего-то, нет осколка Гордыни и ему больше не требуется столько сил на то, чтобы бороться с собой. Ему больше не требуется столько усилий, чтобы что? Что он собирался сделать? Что он хотел сделать с Чарли, когда все закончилось?
Тело слушалось, приятное ощущение, когда ты в своем праве двигать рукой, переставлять ноги. Когда ты цел, жив, здоров. Тони провел руками по шее, царапин не было, ничего не было. Только оглушающий звук падающей воды и Чарли.

Тони готов был задавать тысячи вопросов, готов был сделать даже что-то невероятно глупое, заключить перемирие, обнять или удушить этого человека. Черт его знает был ли он человеком на самом деле. В этом сказочном месте было так спокойно, что не хотелось уходить, не хотелось ничего. Память услужливо подкидывала картинки, но они уже ничего не значили.

- Что это за место? – Тони говорил почти шепотом, опасаясь по неосторожности разрушить окружающую их гармонию. – Что это за место? И кто такая Ева?

Вопрос сорвался с губ раньше, чем он смог его осмыслить, переварить, вспомнить почему вообще спрашивал это. Тони так и стоял, как оглушенный, ударенный пыльным мешком по голове, память пыталась на что-то его натолкнуть, но он никак не мог поймать эту мысль.

Мир снова показался зыбким, размытым, как будто зрение поплыло. Тони постарался уцепиться за эту реальность, но вода проскользнула между пальцев, скатилась с ладони и растворилась, вместе с покоем, который существовал в этом месте.

В новом мире на него обрушился первозданный ужас. В новом мире не было воды, только коричневые пески и барханы до самого горизонта, и солнце, много солнца, палящее, беспощадное солнце.

Мир дрожал, или это дрожал сам Тони? Мороз пробрался под кожу, оставив разводы от воды на руках, белые, соленые разводы, как будто слезы стекали по телу. Как будто море покинуло его, как будто мир разрушился, и он остался здесь, среди пустыни. Ни воды, ни еды, ни жажды, ни желания жить, только страх, что копился внутри долгие годы. Страх, которые пробирался все глубже и глубже, невысказанные слова, снова путешествие вперед, в никуда, обмотанный старой драной рубашкой, пахнущей потом.

И в груди снова тяжесть, как будто он несет не реактор внутри себя, как будто там что-то гораздо тяжелее. И Тони слышал собственные хрипы, словно это происходило сейчас, словно он брел среди барханов, поскальзываясь, падая и поднимаясь – сейчас. И дыхания не хватало, эта тяжесть в груди не давала возможности вдохнуть полной грудью, не давала возможности идти быстрее.

Тони не сразу понял, что он стоял, не шел по пустыне тысячу лет, не полз в песках, задыхающийся, избитый, сломанный, а просто стоял, в своем модном костюме, в очках, которые сдвинул на макушку, стоял и молча смотрел на солнце, не отводя взгляда. И глаза болели, слезились, и в груди жгло, но он отмахивался от этого ощущения, продолжая высматривать что-то там, в самом центре этого светила, что-то нужно было там найти. Что-то важное, возможно, что часть самого себя. Растерянный, разбитый, он повернулся к Чарли, который выглядел немногим лучше, повернулся, но забыл, что он должен был спросить. Кто этот Чарли? Почему он здесь? Почему личный ад Тони Старка разделяют двое? И почему они оба живы, если должны умирать от жажды, сдирать одежду и пытаться выйти, выбраться отсюда? Кто они?

Парень кинулся вперед в самый неожиданный момент, Тони попытался увернуться, отклониться, но свалился в песок и их закрутило, потащило вниз. И пустыня затекла внутрь, обжигающая, ненавидящая, холодная и горячая. Тони цеплялся руками за песок, который ускользал, вырывался из рук, уходил от него, он пытался встать, но песка было так много, так яростно он цеплялся за его ноги, так яростно тащил внутрь, в самое сердце пустыни. И он не хотел, никогда не хотел, чтобы они уходили. Кто не хотел? Тони или кто-то другой?

- Ева? – Тони поднялся на ноги, пытаясь сделать вдох без песка, поднялся неуверенно, встал напротив этого в белом и замер, не зная, как расценивать вопрос. Что-то было в его голове, в памяти, легкий ветерок, чужой взгляд, крик о помощи, хрип, предсмертные судороги. Что-то было в его памяти, но ему никак не удавалось подхватить это знание, вытянуть его из себя.

Он так и стоял посреди белого ничто в компании белого парня, который что-то требовал, кидался из стороны в сторону, что-то искал. Тони тоже пытался двигаться, пытался подойти ближе, приободрить, но не получилось. Пустыня забрала их себе, обоих забрала и белая, горячая, горящая поверхность становилась ближе и ближе, перетекала из формы в форму. Тони почудилась Пеппер, где-то на периферии, он рванулся было вперед, но замер, не сделав и шагу, все исчезло, как не было. Где-то мелькнул пристальный взгляд Марии, ощущался на коже ожогом, до сих пор, сколько бы времени не прошло. Сколько бы сил он не приложил.

Тони захрипел, заорал от ужаса, понимая, в общем-то, что им отсюда не выйти. Но и хрип оборвался не начавшись.

- Я не знаю, не знаю кто такая Ева, откуда она пришла и что за чертовщину я должен тебе сказать. Я не знаю. – Тони замолчал, пытаясь найти в памяти хоть что-то, пытаясь вынуть из нее что-то такое, что позволит ему договорить. – Мы умрем здесь, умрем оба.

Белая пустыня, плато, скала, нерушимая, как сама жизнь, неизменная как сама смерть. Тони не помнил времени, когда он не стоял бы здесь. Тони не помнил причину, по которой пришел сюда, и не знал, почему остается. Парень метался из стороны в сторону, выплясывая какой-то узор в изломанных линиях. Кривляясь, насмехаясь над величием этого места, и Тони хотел его остановить, хотел ухватить его за руку и дернуть на себя, чтобы бег прекратился, чтобы все замерло, чтобы тишина и страх смогли заполонить это место, охватить его полностью, уничтожить их обоих.

Но чужая рука ускользнула, как песок из ладони. Рассыпалась звонкими колокольчиками, распалась каплями, Тони схватил только воздух, только отголосок чужой боли, паники, ужаса и согнулся, оседая на землю, теряя себя в этом звоне. Когда мир начал дрожать во второй раз он уже не удивился, он лежал, уткнувшись лицом в это плато и думал о том, что пройдет еще тысяча лет и он сможет встать, пойти через барханы и найти кого-то. Кого-то он должен был там найти.

Отредактировано Anthony Stark (22-06-2017 11:44)

Он должен был что-то сделать, что-то важное, что-то необходимое, прежде чем закроет глаза. Он должен был кого-то найти, или не он должен был? Не ему искать? Не ему хоронить? Кого хоронить? Тони уткнулся носом в белый камень и тихо дышал, стараясь привести мысли в порядок.

Белый камень под руками крошился, испарялся, превращался в песок и стекал по рукам. Тони не смог встать сразу, не смог заставить себя подняться. Сломленный, уставший и бесконечно потерянный, он начинал потихоньку надеяться, что эта пустыня оставит его себе. Здесь он будет бродить тысячу лет, не найдя в себе сил жить дальше, здесь встретит свое безумие лицом к лицу и возможно именно здесь окончит свои дни. Тони начинал надеяться на то, что он умрет. Пускай будет ад, он согласен, заранее согласен со всем, что ему вменяют в вину, согласен, где подписать бумаги и где уйти на покой. Он готов был сдаться, мелочно доломаться, остановить происходящее на этом этапе, застопорить, сделать себе поблажку.

Если бы он мог.
Если бы это было в его силах.
Если бы ему было позволено вот так сдаться.

А пустыня утекала из рук, растворялась в туманах, свивалась кольцами, охватывала его руки и тянула, тянула вперед, проклятая пустыня и солнце, которое могло бы выжечь его глаза. Тони шел следом, парень давно растворился, белое стало черным, мир изменялся, вертелся в калейдоскопах, неизменный и ненастоящий. Тони смотрел на то, как его заживо сжигают на костре, распинают, отрубают руки, голову. Смотрел как знамя крошится в его руке. Как знамя заменяется флагом, окровавленным и оборванным. Видел он и себя бегущего по полю трупов, с чем-то важным в руке. С чем-то что может спасти их всех.

Он остановился только тогда, когда пуля пробила ему грудь. Замер, неуверенно повел плечами, перехватил конверт поудобнее и рухнул как подкошенный, потому что жизни в нем больше не было. Он сам смотрел на себя со стороны, не решаясь приблизиться и не решаясь уйти. А невидящие глаза были обращены к солнцу. Знак ли это? И знак чего?

Тони стоял в зале ожидания аэропорта города Хьюстона, стоял молча, выпрямившись во весь рост. Гордыни не было, смолкла на какое-то время, утихла, съежилась внутри. Экстремис запускала резервные органы, тестировала систему. В голове было пусто и звонко и очень-очень тихо. Не было спутников, которые шептали на периферии, не было и последнего, помнившегося словно в бреду, подключения. Тони оглядывался, пытаясь понять, что здесь случилось, что произошло, где пустыня, где его личный ад, в котором он поклялся остаться. Что происходило здесь, пока их не было? И происходило ли? Может быть они и не исчезали. Где-то на грани слышимости что-то тонко зазвенело, а потом звук исчез, как будто струны оборвались у гитары, как будто мир смог вздохнуть после долгого-долгого сна. Люди начинали просыпаться, паниковать, звать на помощь, в зале поднялся гвалт, невообразимая какофония голосов, ведь среди живых были и мертвые и ему еще платить по этому счету. По всем счетам.

Он наклонился над Чарли, Чарли ведь он правильно запомнил? Проверил его пульс, слабый, нитевидный, тот почти не мог дышать, то ли приступ пережил, то ли еще какая-то чертовщина, Тони и сам не понял, зачем он присел рядом с телом, удерживая того за руку, стараясь поддержать в последние минуты, помочь. Всепрощение? Нет. Ему не свойственно было всепрощение или жалость, ему вообще не нужно было тут находится, он должен был подписать документы и уже лететь обратно. Но парень так отчетливо умирал, так яростно боролся за жизнь и теперь умирал, Тони не мог заставить себя уйти. Пока не зазвенела тревога, включенная кем-то из службы безопасности. Пока не начали собирать и выводить людей.

Тони Старк должен был помочь, нет, не так, Железный человек должен был помочь.

- Мне жаль, парень. – Он поднялся одним слитным движением на ноги и активировал броню, на этот раз послушную его воле, потому что внутри в кои-то веки он был в одиночестве.

Марк послушно материализовался поверх костюма, Тони запустил проверку систем, сбоев не обнаружил, вздохнул и направился к обломкам самолета. Из трехсот пассажиров выжила дай бог половина, новостные каналы уже начинали сходить с ума от произошедшего, так что предстояло много работы и еще больше пресс-конференций. Могли ли они предотвратить это? Будет ли повторение произошедшего в аэропорту Хьюстона? Какие меры необходимо принять, чтобы не допустить подобного?

Тони и сам не знал, будь они прокляты, грехи эти, не знал, как с ними бороться, как их уничтожить, если учесть, что одним из них была Хоуп и он все еще не мог примириться с этим. Все еще не мог осознать собственную потерю близкого человека. Действовал дальше он автоматически, поднимал куски металла, переносил обгоревших, но живых людей к медицинскому центру, поднимал следующие куски металла. Сложнее всего было смотреть на мертвых людей, которые еще сегодня утром дышали, жили, имели свои цели. Сложнее всего было знать, что он мог бы это остановить, будь он чуточку сильнее, чуточку удачливее, и капельку ответственней, чувство вины жгло внутри, как кислота, разъедала его, вытаскивая на поверхность боль и страх, страх не справится и в следующий раз.

Ему необходимо было найти ведьму. Жизненно важно!