Чертовски сильно болела голова. Мутные сновидения, полные тревожных воспоминаний, самым причудливым образом вклинивающихся в переживания настоящего, не давали выспаться вот уже который день. Возможно, в этом была виновата Похоть. Возможно, дело было в Джин, которую Чарльз еле-еле вытащил из депрессии, закономерно захватившей разум бедной девочки после рождественского происшествия. Возможно, дело было в самом Чарльзе – Рождество и Новый Год для него всегда были особым праздниками. Очень грустными праздниками, полными светлых воспоминаний и изматывающего душу одиночества.
Каждый рождественский и новогодний вечер Чарльз проводил на улице. Выезжал на запорошенную снегом дорожку, добирался до своей любимой скамейки. Смахивал снег, стелил плед, перебирался из коляски на поскрипывающие от времени доски. Кутался в теплое шерстяное одеяло, грел замерзшие пальцы о термос с горячим кофе. И ждал. Ждал его и ее. Эрика и Рейвен.
Каждый раз через пару часов из дома выбирался Хэнк. Молча стоял рядом, каждый раз надеясь на то, что Чарльз перестанет глупить и вернется в тепло. Телепату ведь не важно, где ждать. Вот только если телепату было неважно, то вот человеку… Чарльз хотел видеть, как они возвращаются. Пусть хотя бы на один день, но возвращаются сюда, к нему. Чарльз много раз представлял, как Эрик и Рейвен подходят к воротам, касаются пальцами тяжелой кованой решетки. Как едва слышно скрипит белый снег под ногами… И цепочка следов – как череда воспоминаний, принадлежащих не ему одному, а всем им.
Сегодня все было иначе. Эрик был здесь, в школе. Чарльз пересекался с ним и за завтраком, и во время обеда, и за ужином, и за вечерней партией в шахматы. А Рейвен этого мира не была его сестрой, и… ждать было некого. И вроде бы нужно было этому радоваться, но Чарльз вместе с этой самой радостью чувствовал некое странное опустошение. Наверное, плохо это было – так сильно зависеть от привычек. Но сейчас, в новом мире и новом времени, Чарльз отчаянно цеплялся за эти самые привычки. В конце концов, у него так мало осталось от прежней жизни, что хотелось сохранить даже самую мелочь. Хотя бы на время сохранить.
- Чай, профессор?
- Лучше коньяк. И не смотри на меня так. Я знаю, что ты думаешь, даже не влезая в твои мысли. И сколько раз я просил наедине звать меня по имени? – Чарльз не повернулся на голос, продолжая бессмысленно пялиться в окно.
- Чарльз. – Хэнк подошел вплотную, коснулся плеча ладонью. Очень ненавязчиво, не перетягивая внимание. Просто обозначая свое присутствие и готовность остаться, если будет нужно. – Мы уже это проходили. Не нужно снова.
- Тогда я все потерял. Сейчас – нет. Никаких повторов, Хэнк. Просто сильно болит голова. Пока что только голова.

Боль возникает где-то на уровне мозолистого тела головного мозга. Украдкой добирается до подкорковых ядер, и сознание захлебывается противоречивыми эмоциями. Страх и радость, боль и удовольствие, эйфория и отчаяние – слишком много кардинально противоположных чувств. Чарльз начинает задыхаться, перед глазами все плывет, немеют и дрожат пальцы. Чарльза трясет. Боль стучит по вискам, и начинает казаться, что воздух вокруг наполняется низким монотонным гулом. Боль перетекает на затылок, бьет по шее, и кажется, что горло обмотали раскаленной колючей проволокой. Дальше – хуже. Горячей волной по позвоночнику, по ребрам, рукам, обрываясь на уровне крестца сзади и в районе бедер спереди. Чарльз знает, что ногам не менее больно. Что и там скручивает жгутами мышцы, что и там горят огнем нервы. Просто мозг не читает эти сигналы. Зато читает другие – не его. Тех, кто умирает. Долго и мучительно умирает.
…Боль от разрывающей вену иглу кажется почти приятной.

Чарльз вздрогнул, резко выдохнул, потер лицо ладонью, отгоняя воспоминания. Запрокинул голову – тревогу в глазах Хэнка невозможно было не заметить.
- Знаешь, пожалуй, ты прав. Чай – хорошая идея. Только завари тот, который ты в последний раз привел. Цветочный.
- Принести сюда?
- В общую гостиную. Я, пожалуй, спущусь… А то когда еще выпадет шанс целиком занять весь диван?
… В гостиной пусто. Дети разъехались на Рождество, а те, кому некуда было возвращаться, вот уже пару дней как путешествовали по Европе. Общим собранием учителей было решено купить им путевки в праздничный тур – ученикам, как и учителям, все же было необходимо отдыхать друг от друга. Но особняк все равно украсили, и в гостиной отчетливо пахло свежей хвоей, карамелью, свечным воском и корицей. Под огромной елкой, поставленной в углу комнаты, лежала целая куча подарков, ждущих своих адресатов… Это было мило. Мило и по-домашнему.
Хэнк вернулся с подносом с чаем, поставил на журнальный столик заварочный чайник, сахарницу и чашку. Чарльз бы не против, если бы Маккой составил ему компанию, но Хэнк вот уже который день ставил очередной эксперимент. И судя по всему решил потратить на него и этот вечер, и, возможно, даже следующий. Звать Эрика Чарльз не стал – в конце концов, посидеть в тишине, наслаждаясь ароматным чаем и успокаивая головную боль, тоже было неплохо.
- Угадайте кто вернулся, ребятки?
Вообще-то Чарльз никого не ждал. Вроде бы все, кто собирался остаться на праздники, были на месте. Хотя голос показался Ксавьеру пусть и смутно, но знакомым. И кому этот голос принадлежит, Чарльз вспомнил только секунд через тридцать.
Чарльз действительно не ожидал увидеть Росомаху. В какой-то момент тот просто ушел, и Чарльз, памятуя о том, что Логан был не уверен в своем желании остаться в школе, не стал его искать. А тут вдруг вернулся. И ладно бы просто вернулся – этому Ксавьер как раз был искренне рад. Но…
- Логан? – из-за приглушенного освещения Росомаху Чарльз разглядел только когда тот прошел в гостиную. – Ты… - «ты ужасно постарел, приятель!» -…как раз к чаю.
Кидаться сразу выяснять, почему вдруг Росомаха так стремительно состарился, Чарльз не стал. Если бы тот был этим фактом обеспокоен, он бы вел себя иначе. Ну как минимум связался бы заранее или с порога заявил, что у него проблема. Но Логан вел себя так, будто все было в абсолютном порядке, и это сбивало с толку.